Скребущий небеса: город Капан, Армения

Капан — крупный по меркам Армении город (42 тыс. жителей) на реке Вохчи в неописуемой дали от Еревана. Центр Сюникского марза (уезда), он носит имя древней столицы Сюникского царства, но больше не сохранил от неё ничего.

Что, однако, не мешает Капану быть одним из самых зрелищных городов Закавказья: выросший в ХХ веке на медно-молибденовых рудниках, это один из самых нетривиальных образцов советского градостроительства, в арматуре и бетоне.

Как и положено советскому городу высоко в горах, Капан вытянут по узкой долине, нигде не набирая больше километра в ширину. От села Сюник на повороте трассы до городища древнего Капана в нём 20 километров, из которых по центру мы пройдём дай бог если десятую часть. Долина Вохчи тянется практически строго вдоль параллели, и с юга в неё заглядывает скалистая вершина горы Хуступ (3206м), на Зангезурском хребте над Сюником если не самой высокой после пограничного Капутджуха, то уж точно самой зрелищной.
Начнём прогулку… на вокзале:

Древний Капан был разрушен сельджуками в 12 веке, а в 1170 году пал Багаберд — последняя крепость выше по ущелью, куда перебрались под ударами врагов сюникские цари. Позже история подарила Сюнику ещё несколько веков процветания — но центр его сместился на север, в Ехегис, Арени, Нораванк и Татев. Зангезур на долгие века сделался горной глушью, в 1747 году доставшись Карабахскому ханству, а в 1803 — России. Мелкие армянские меликства — Ангехакотское, Татевское, Каштагское, Алидзорское, — в начале 17 века сумели избежать тотальной депортации армян в глубины Персии, но по той же причине и под Россией, традиционно включавшей Зангезур в азербайджанские губернии, репатриации армян из глубин Персии сюда почти не велось. Коренные армяне, жившие в Сюнике тысячи лет, привыкли считать себя самыми чистокровным из армян, соседство с тюрками подпитывало их высокомерие, а если вдруг до Зангезура добирались переселенцы (конкретно Капан заселялся выходцами из Сальмаса и Хоя) — в таком соседстве им ничего не оставалось, кроме как пытаться быть святее, чем католикос. Думаю, не я один сейчас вспомнил Галицию — «армянской Галичиной» и сделался Сюник, а строительство рудников на рубеже 19-20 столетий ещё и добавило к этому национальному гонору элемент пролетарского остервенения.

К рудникам, впрочем, приложил руку третий народ — греки. В Армению они попали из Османской империи, из города Гюмюшхане (Аргируполис) в горах над Трапезундом, где ещё Византия добывала серебро и медь. Лучшие рудокопы Передней Азии, в 1760-х годах они были приглашены Ираклием II, царём Грузии, пытавшимся укрепить её недолгую независимость развитием собственной индустрии. Грузинскому царству принадлежал и север Армении, в том числе каньон реки Дебед, где медные копи были известны со Средних веков — и вот на этих копях, от Ахталы до Алаверди, выросла цепочка греческих сёл. В 1796 году их разорили персы, Грузия сломалась и сдалась под крыло России, но сами рудокопы в 100-м поколении никуда не делись, и у них по-прежнему чесались руки что-нибудь добыть. По мере покорения Закавказья Россией они разбредались по окрестным горам, и вот ближе к середине 19 века нашли себе работу в долине Вохчи, где добывать медь в 18 веке пытался ещё карабахский хан. В 1851 году к делу подключился трапезундский купец Харлампик Кундуров, вместе с братьями построивший в окрестностях Кафана несколько шахт и обогатительных фабрик, крупнейшая из которых носила звучное название «Пирдудан». Следом за греками, в 1890-х годах, на Малый Кавказ подтянулись французы с планом строительства современных для того времени шахт. Центром их инвестиций стал Алаверди, через который прошла железная дорога из Тифлиса в Карс и Эривань, но кафанские руды были гораздо богаче, а потому и в эту глушь начал тогда просачиваться французский капитал. Всерьёз же за освоение рудников Зангезура взялась советская власть, и если о времени постройки конкретных шахт и посёлков я сведений так и не нашёл, то дата обретения Кафаном статуса города весьма красноречива — 1936 год. 5 лет спустя этот статус подкрепил паровозный гудок: в 1939-41 годах ещё дореволюционная линия из Эривани в Нахичевань и пограничную Джульфу была продлена до Баку, по большей части прямо вдоль пограничного Аракса, и 40-километровая ветка от станции Минджевань пристегнула к ней шахты Кафана.

Так в Зангезурской глуши, в самом сердце Горной Армении, возник индустриальный гигант, этакий анти-Сумгаит с суровыми нравами рабочих слободок, подкреплёнными национальной враждой. Вражда эта затихла до поры до времени, два народа «один хлеб ели, одни свадьбы гуляли» и вместе строили социализм, но старые армяне помнили, как «турки» резали их в 1906 году, а старые азербайджанцы — жестокость дашнаков в Гражданскую. При этом станция Кафан принадлежала Азербайджанской железной дороге, до Баку ехать кафанцам было ближе и удобнее, чем до Еревана, и вот уже в 1987 году, с началом Миацума (армянского ирредентизма) азербайджанцы потянулись из Кафана в свою титульную ССР. От ножа и канистры с бензином бежали они или же просто ехали от греха подальше, армянский всплеск патриотизма переждать — на самом деле один из главных вопросов всей Карабахской войны. В Баку кто-то устраивался к родственникам, кто-то ходил по общагам и пытался выхлопотать себе место, возможно сгущая краски для пущего эффекта. К концу зимы 1988 года таких изгнанников в азербайджанской столице скопилось до четырёх тысяч, и в основном — из округи Кафана: в азербайджанской прессе фигурирует даже Кафанский погром, на который Сумгаитский погром якобы был лишь ответом. Современные азербайджанские и армянские публикации о тех событиях выглядят как зеркальные отражения — вплоть до абсолютно одинаковых обвинений России в поддержке другой стороны. Но есть один факт, который не отрицают и сами армяне — утром 27 февраля 1988 года, накануне сумгаитских событий, поезд Кафан-Баку привёз разом около 200 человек, не собиравшихся возвращаться… И если до Сумгаита азербайджанские погромы в Армении ещё могли быть вымыслом (а могли и не быть), то после — уже точно стали явью, а дальше в ход пошли танки и пушки.

Карабахская война буквально изрубила железную дорогу вдоль Аракса на куски — от неё остался действующий тупиковой участок под Ереваном до станции Ерасх, «островная» линия в Нахичевани, имеющая выход через Джульфу только на Иран, сотня километров заросших путей на юге Армении и в «поясе безопасности» Карабаха, частью оказавшихся под водой Худаферинского водохранилища, ну а в Азербайджане конечной ныне служит станция Горадиз. Столица Сюника же в 1990 году стала называться Капан — причём в отличие от Таллинна, Кишинэу или Сумгайыта, это было именно переименование: хоть и на одну букву, но — в армянском языке. Лишь станция останется Кафаном навсегда — туфовый сталинский вокзал у заросших путей превратился в весьма впечатляющий памятник закавказских коллизий:

Сама же станция напоминает теперь то ли полярный Таз, то ли чернобыльский Янов, и разве что вместо деревьев между путями растёт вездесущая дикая ежевика. В отличие от заброшенных станций на Араксе, тут не осталось даже техники, да и большинство построек снесено. Рискну предположить, в Кафане не было депо, то есть и пассажирские поезда, и товарняки с рудой сюда захаживали в гости, и их останки ржавеют теперь за колючей проволокой и окопами «пояса безопасности» Карабаха. Со стороны Минджевана в перспективе рельс не поезда, а фуры:

Со стороны города над путями висит ржавый виадук с капитальным основанием лестницы, построенный видимо вместе с вокзалом:

Забравшись на виадук, станцию я даже не стал фотографировать — сверху да в контровом свете видны одни кусты. Гораздо интереснее отсюда перспектива города в узкой долине — от края до края полкилометра и 4 улицы: две вдоль цепочки кварталов и ещё по одной за рекой и железной дорогой. Центр — там, где слева спускается боковая долина реки Вачаган, а справа стоит микрорайон, странно высокий для малого города:

Строго в перспективе путей же видно, куда именно они вели — копер над заброшенными цехами, возведёнными на заре эпохи железобетона:

С окрестных гор видно, что и это — лишь вершина айсберга, а корпуса спускаются по склону в несколько ступеней. На викимапии всё это отмечено как Кафанский электромеханический завод, но скорее всего в позднесоветские времена, с появлением новых шахт и комбинатов, он просто разместился на площадке рудника эпохи Первых пятилеток.

Гуляя по Капану, сложно не вспоминать Алаверди — та же вытянутость по ущелью шириной в пару кварталов, тот же безумный рельеф и попытки приспособить к нему советскую архиктуру, те же язвы медных разработок по горам. Но только в отличие от Алаверди, в Капане нет той жуткой печати упадка — он и по населению крупнее вчетверо, и даже сокращаться ударными темпами это население не спешит. Капан и Алаверди — как сын и батя в рабочем посёлке, где в шахту лазали все мужики: один жалок, немощен и уходит в запои, чтобы унять боль от того, что все внутренности разъело рудной пылью, другой хоть и чувствует первые признаки неладного, но пока ещё держится молодцом. При всём сходстве с Алаверди, в современности судьба двух городов сложилось совершенно по-разному — там шахты умерли, здесь — кормят страну. А как результат, если Алаверди и Ахтала — самые мрачные города армянской глубинки, то Капан и Каджаран — напротив, самые зажиточные. Вот автобусная остановка у вокзала — тут даже внутригородской транспорт жив!

Напротив — советский магазин, облицованный розовым туфом: строившийся как приложение к вокзалу, с ролью точки притяжения капанцев он неплохо справляется сам:

До центра и следующих сталинок отсюда минут 20 пешком среди хрущовок. Но в армянском городе даже в самом унылом микрорайоне найдутся колоритные детали. Вот медведь — весьма популярный символ в этом медвежьем углу:

Пулпулак в виде орла и типично капанский, то есть проходной и открытый настежь, подъезд:

Дворы что в Сюнике, что в Арцахе впечатляют роскошными гирляндами белья, для которых напротив окон даже ставятся специальные рейчатые столбики. Характерно, что в Азербайджанской ССР так выглядят столбы электропередач, то есть видимо сами бельевые феерии происходят оттуда:

Но вот южный склон долины расступается, открывая скалистый Хуступ:

Вокруг сквера с фонтаном — сталинки ереванского вида да скульптура «Зангезурской женщины»: памятник местной армянке на самом деле с советских времён стоит в каждом историческим регионе страны, а в Ереване увековечена, например, «Ванская женщина» из исчезнувшей Западной Армении. Но только здесь региональная армянка попала мне в кадр:

С Хуступ-горы течёт речка Вачаган, питающаяся её снегами и потому почти безводная к концу сентября. На правый (по направлению кадра левый) берег выходит та старая промзона вокруг копра:

И стоит чуть выше новодельная церковь Сурб-Месроп с необычными для армянского зодчества парными звонницами. Посвящение Месропу Маштоци, создателю армянского алфавита, явно намекает на Гохтн (Восточную Нахичевань), где проповедуя среди язычников, он утвердился в идее перевести на армянский Библию.

На другом берегу Вачагана — центральная площадь Гарегина Нжде, всем своим видом показывающая, что Капан для Армении не только Львов, но ещё и до некоторой степени Ханты-Мансийск с Салехардом. За кадром справа остался огромный Дворец культуры, внешне довольно унылый и к тому же убранный в леса. В перспективе площади — администрация Сюникского марза, ну а справа — старый почтамт и современный деловой центр:

Возможно так же бывший сталинкой в прошлой жизни:

Между ними уходит неожиданно живописная улица Туманяна, застроенная туфовыми сталинками, но извилистая и узкая, как в старых европейских городах. За поворотом скрывается стадион «Гандзасар» (до 2008 «Лернагорц», и я кажется в состоянии сам перевести это слово — «Горняк») на фоне серной язвы горной выработки в склоне горы.

Гору с другой стороны венчает Багаберд — воинский мемориал со Скорбящей матерью, строившийся при Советах в память героев Великой Отечественной. В независимой Армении его переименовали в честь древней крепости, последней сдавшейся тюркам в 12 веке, и «переосвятили» в честь всех армян, погибших за Сюник. Герои Великой Отечественной к таковым тоже относятся — ведь проиграй Советский Союз, вошли бы сюда турки да «окончательно решили армянский вопрос». От монумента должен быть роскошный вид на город, но лезть к нему пешком мы пожалели сил, а ехать на такси — денег:

Вместо этого мы взяли такси к другому монументу да стали набирать высоту вдоль Вачагана. Да с таким уклоном, что кажется — ещё чуть-чуть, и взлёт!

Кварталы Капана здесь образуют хорошо заметный отросток в 2-3 километра длиной, вдоль которого попадаются свои примечательные образцы советского зодчества:

В 1,5 километрах от центра дорога приводит к воротам:

За которыми, на фоне тающего в полуденной дымке Хуступа, грозит чужому миру Гарегин Нжде. Этого «самого честного из коллаборационистов» судьба изрядно помотала по свету — не случайно настоящей фамилией его было Тер-Арутюнян, а псевдоним значил Странник. Выходец из зоков, самобытного армянского субэтноса в Нахичевани, Нжде вступил в боевое крыло «Дашнакцутюна», учился воевать в тренировочном лагере в Болгарии, и в начале ХХ века не пропускал ни одной войны, если врагом в ней был турок. Не стала исключением и Первая Мировая, с коллапсом царской России продолжившаяся армяно-турецкой войной. Вместе с Генералом Дро под Апараном и Мовсесом Силикяном в Сардарапате, под Ванадзором Нжде остановил турецкое вторжение, и проиграй армяне эти битвы — ждал бы их геноцид… Когда же пала и Османская империя, Странник отправился в Зангезур воевать с её закавказской тенью — Азербайджаном, а вернее — повстанцами и партизанами, пользовавшимися поддержкой Баку. Само собой, доставалось от дашнаков и мирным жителям, многие из которых, как например родители Гейдара Алиева из Сисиана, бежали в Нахичевань. Впрочем, и опорой дашнаков в Зангезуре были беженцы из Азербайджана и Турции, само собой особенно безжалостные к врагам. Вторжение Красной Армии в Закавказье осенью 1920 года Нжде встретил комендантом Кафана, а в последующих боях, где погибли другие лидеры зангезурских дашнаков, возглавил сопротивление в горах. Под новый 1921-й год в Татевском монастыре он провозгласил Республику Горной Армении и себя — её спарапетом (военачальником), и как последний оплот националистов перед большевиками Ларнайастан смог продержаться до июля. Затем Нжде отступил с остатками фидаев за Аракс, но через большевиков-армян вроде Мясникяна сумел заручиться устной гарантией того, что Сюник останется армянским, и советская власть не отказалась от такой возможности перерубить мост Анкара-Баку. В болгарской эмиграции Нжде из воинов подался в идеологи, разработал учение цехакронизма, даже для дашнаков оказавшееся слишком радикальным, и в конце концов напросился в союзники к Гитлеру формировать Армянский легион. Мотив «сделки с Дьяволом», однако, тут не вполне очевиден — ведь терзать Советский Союз в случае его падения готовилась не только Япония, ну и Турция, а так как победа нации над интернационалом казалась Гарегину очевидной — единственным выходом ему виделось сойтись с главным нацистом как самостоятельный игрок. Но фашизм проиграл, и арестованный в Софие, Нжде кончил свои дни в камере Владимирского централа.

Там и покоился Странник в неприметной могилке с ржавой табличкой «Тер-Арутюнян Гарегин Егишеевич (1886-1955)». Однако в 1983 году, уж не знаю, кому и сколько армянского коньяка завезя, Гарегинов внучатый зять Павел Ананян выкопал его гроб из могилы да увёз в Армянскую ССР. Пусть и мёртвого, но вождя местные диссиденты прятали по своим домам, а пару косточек в том же 1983 году удалось тайком захоронить высоко на Хуступе. В 1987-м, с первым «ветром перемен», ещё при живом Союзе Гарегина официально похоронили у монастыря Спитаковор, а в 2005 году вечный покой Странника потревожили, надеюсь, в последний раз — на обращённой к Хуступу окраине Капана была погребена его правая рука, надгробием которой и стал этот памятник. Теперь вокруг него небольшой уютный парк, куда при нас привезли большую группу школьников — за патриотическим воспитанием и простым человеческим пикником. Выше монумента — небольшое озерцо, а дорога идёт дальше, через пару километров заканчиваясь в пригородном селе Вачаган:

Теперь снова спустимся в центр. В том же 1983 году, когда в Армению вернули прах Гарегина, в Кафане появился экспрессивный, как на Бульварном кольце Еревана, конный памятник другому вождю здешних гор — Давид-беку, князю-воину 18 столетия:

Татевский мелик, школу войны он прошёл, как и Нжде, вдалеке от Армении — в Грузии, с 1714 года помогая её царям отражать набеги лезгинских горцев. На родину его вернула русско-персидская война — о том, что действовать против Персии надо единым фронтом с Россией, мелики договорились ещё в 1699 году в Ангекахоте после дипломатического вояжа Исраэля Ори. В Карабахе, где княжеская власть была крепче, пять меликств быстро взяли власть, а вот в Сюнике персы быстро подавили восстание, сменившееся партизанской войной. Её-то и возглавил в 1722 году Давид-бек, приезд которого организовал между прочим не кто-нибудь, а Стефан Шаумян — только не бакинский комиссар, а кафанский купец, живший двумя веками ранее. Познавший в регулярной армии опасность горцев, Давид-бек сам стал идеальным горцем, да и новая смута в Иране, где правивший два века дом азербайджанцев Сефевидов свергли афганцы, порядком дезориентировала врагов. К 1725 году фидаи полностью контролировали Сюник, а сам Давид-бек окопался в крепости Алидзор близ Кафана. В Иране тем временем смута сменилась гражданской войной между Тахмаспом II из свергнутых Сефевидов и афганскими ставленниками Хотаки, и конечно мог ли не воспользоваться этой войной злейший враг персов — турки? В 1726 году началось турецкое вторжение в Закавказье, и вот мятежный армянский князь и персидский шах вдруг оказались по одну сторону фронта. Давид-бек оказался ценным союзником, так как в нескольких сражениях без особого труда разбил превосходящие османские силы. Тахмасп II признал его своим вассалом и союзником, а Зангезур — не персидской провинцией, но армянским княжеством. И интересно представить, как бы сложилось судьба Закавказья, доживи княжество Давид-бека до 1747 года, когда с новой смутой от Персии отпали азербайджанские ханства, но Давид-бек был уже не молод и умер в Алидзоре от болезни в 1728 году. Его преемникам уже не хватило сил противостоять османам, да и персы как-то забыли о всех договорах. Ближайший соратник Давид-бека Мхитар Спарапет два года спустя пал от руки предателя в пещерах Хндзореска, а с приходом на персидский трон Надир-шаха в 1730-х годах были добиты последние очаги сопротивления. Однако Сюник за годы восстания успел преобразиться, во многие монастыри (тот же Татев) вернулась на века остановившаяся жизнь, а иные (например, Гндеванк) превратились в хорошо укреплённые замки. Давид-бека в ХХ веке уважали и националисты (отряды Гарегина Нжде называли себя Давидбековским союзами, и вступая, приносили «клятву Давид-беку»), и коммунисты — например, в фильмах «Давид-бек» (1944) и «Звезда належды» (1978).

Памятник Давид-беку стоит напротив устья Вачагана за Вохчей, и из центрального сквера к нему ведёт явно позднесоветский, но необычайно симпатичный пешеходный мост:

В конце проходящий под виноградной лозой, где торговала фруктами общительная старушка:

Мост ведёт к пожалуй главной достопримечательность этого города — Капанским небоскрёбам:

Один из самых необычных микрорайонов всего бывшего СССР был построен, видимо, примерно в одно время с памятником Давид-беку, то есть в начале 1980-х годов. На двухярусном основании — впечатляющее металлическое панно:

Многоэтажки над Вохчей выглядят высокими, как небоскрёбы киберпанковских городов:

И разум как-то даже не вполне воспринимает, что они просто вписаны в склон, поставленные на ступенчатый фундамент:

Внутри у них есть лифты, но мы решили подняться наверх пешком. Сначала ступенями идёт двор:

Затем путь наверх остаётся только по лестничным маршам подъезда:

И тут самое главное вовремя остановиться — выход на улицу выше по склону имеет только один, и далеко не самый верхний этаж. В отличие от всех остальных этажей с обычными лестничными клетками, он представляет собой сквозной коридор от подъезда к балкону:

С балкона центр Капана как на ладони. Всё знакомые места, а Хуступ почти спрятался в облаке:

Вокзал где-то там, ниже по Вохче:

С другой стороны в коридоре нашлось место даже для магазина. Состояние всего этого ужасное, но хотя бы из скверных запахов — лишь ржавчина и плесень:

«Псевдонебоскрёбы» выводят на тихую узкую улочку, похожую скорее на двор:

Но вот такие в проёмах домов с неё открываются виды:

У соседнего небоскрёба в принципе не оказалось лестничных клеток — лишь лоджии-галереи, нередкие в общем-то в южных городах по всему бывшему Союзу:

Отсюда, зигзагами лестниц, под гирляндами белья, мы стали спускаться:

На лестницах и в подъездах, конечно, мы не раз встречали местных, но те не проявляли ни то что враждебности, а даже удивления — кажется, иностранцы сюда забредают нередко.

У подножья небоскрёбов — пулпулак, потому что какой же квартал в Армении без фонтана?

Между тем, у устья Вачагана долины образуют крест. За «небоскрёбами» длинный узкий город даёт ещё один отросток — только теперь не на юг, а на север:

В Каварт — мрачноватый, я бы даже сказал призрачный район с остатками довоенной застройки:

Но с каждым шагом вверх по склону вдоль дорог сгущается заброшенность и разруха:

Пара витков серпантина — и кругом лишь пустые дворы за гнилыми заборами, опутанные злобными, как змеи, побегами дикой ежевики.

А под ногами в пыль втоптаны керны:

И горы вокруг все покрыты язвами карьеров и фурункулами отвалов:

А «чтоб ты провалился!» в Каварте не просто слова, и именно угроза провалов заставила людей покинуть районы на склонах. Более того, и дорогу наверх в какой-то момент перерезает траншея — видимо, выше грунт может не выдержать автомобиль.

Но именно из Каварта рудничный Капан в ХХ веке «стёк» к вокзалу — выше по горам руды доступнее, а потому именно здесь в 1830-40-х годах обосновались греки из Алаверди. И совсем как на Горнозаводском Урале здесь рудники и посёлки венчает церковь, словно благословляющая работяг:

Церковь Святого Харлампия (1865) не армянская, а православная, если точнее — греческая, и построил её, как можно догадаться из посвящения, Харлампик Кундуров, больше всех преуспевший в разработке здешних руд. Теперь стоит она на сотни метров выше последних жилых домов, и путь к ней крутой да тернистый. Или точнее ежевичестый — от упомянутой траншеи вверх по склону лезть ещё добрых полчаса, а вокруг храма, натурально, укрепрайон, в котором ежевика заменяют колючую проволоку. Храм совершенно заброшен, внутри него коровы прячутся от жары и усыпают пол навозом, но высоко на горе, в одиночестве, здесь сквозь любой навоз проступают покой и святость:

Теперь, даже если бы церковь стояла на главной площади, в неё было бы некому ходить: из-за Железного занавеса мы вышли, зная как аксиому, что «в Греции всё есть», а потому что из Цалки, что из Алаверди, что из Ташкента греки при первой возможности устремились на историческую родину (покинутую, надо заметить, ещё в эпоху Анаксимена и Анаксимандра), сколько-нибудь целостную общину в бывшем СССР сохранив разве что в Ессентуках. В конце концов, своё дело в Закавказье они сделали, и в отличие от машиностроения или химпрома, медно-молибденовые рудники из всей индустрии Армении лучше всего пережили распад СССР. Причём если по добыче меди Армения дай бог если в третьей десятке, то с молибденом всё интереснее: крошечная страна занимает 5-е место в мире по его запасам (после США, Китая, Чили и Перу) и 7-е по добыче (уступая ещё Канаде и Мексике и почти вдвое превосходя Россию). В Капане, Каджаране, Агараке и даже Алаверди (где приказал долго жить ГОК, но не шахты) греки оставили Армении её главный вклад в мировое разделение труда.